Знать свою историю «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». Л. Троцкий
29 сентября 1922 года от Петроградского причала отошел пароход «Обербургомистр Хакен», и далее были другие рейсы пассажирских судов, а также поездов, которые выслали из Советской России лучших представителей интеллигенции, в том числе философов. Общее число высланных из страны составляет, по разным данным, 228 или 272 человека. С.С. Хоружий, доктор физико-математических наук, дал собирательное название этому событию — «Философский пароход».
Из воспоминаний русского философа Ф.А. Степуна, который был выслан за границу на поезде в ноябре 1922 года:
«Боль разлуки, конечно, была, но не очень сильная. В те годы можно было ещё переписываться с оставшимися и посылать им пакеты; оптимисты надеялись, что мы скоро вернёмся, кое-кто из домашних даже советовал Наташе не раздавать заготовленных на зиму запасов муки, крупы, дров — самим пригодится, когда вернёмся, ведь самый длинный срок административной высылки, — указывали оптимисты, — три года. Когда я на это отвечал, что при большевиках мы вряд ли вернёмся, а они могут продержаться ещё очень долго, надо мной смеялись. <...>
За несколько дней до нашего отъезда (точный срок отъезда нам сообщили почему-то лишь в последнюю минуту), Наташа написала в Ивановку матери, что мы пока ещё в Москве и срока отъезда не знаем. Встревоженная Серафима Васильевна вдруг собралась и бросилась в Москву. Подъехала она к подъезду на Никитской час спустя после нашего отъезда! Как ни спешила на вокзал, она всё же опоздала. Читая в Берлине её первое письмо, я увидел её, стоящую на платформе, растерянную, заплаканную, несчастную, с безответным вопросом в душе, куда же и к кому теперь идти?
День нашего отъезда был ветреный, сырой и мозглый. Поезд уходил под вечер. На мокрой платформе грустно горели два тусклых керосиновых фонаря. Перед неосвещённым ещё вагоном второго класса уже стояли друзья и знакомые. Помню мучительную сложную боль этого прощального часа. Хорошо, что не было матери. Как и восемь лет тому назад, когда я Москвою проезжал из Сибири на Запад, она не решилась приехать проводить меня на вокзал. Мы простились с ней на даче, в Касимовке, без “свидетелей” и без “соболезнователей”. Этого она не вынесла бы. Будь она на вокзале, я был бы крепко прикован не только к её душе, но и к её руке; не смог бы никому из пришедших сказать последнего слова, обменяться последним прощальным взглядом. <...>
Раздаётся второй звонок. Последние объятия, поцелуи, рукопожатия. Мы уходим в вагон и подходим к нераскрывающемуся окну. За грязноватым стеклом в уже густом вечернем сумраке лишь смутно виднеются знакомые лица. Еле различая их очертания, я всё же как-то угадываю выражения их лиц и даже слышу, как мне, по крайней мере, кажется, слова прощания… Быть может, мы на том свете будем без уст говорить друг с другом и без глаз смотреть друг на друга…
Третий звонок, свисток. Поезд вздрагивает и трогается. За окном тянутся цепи облезлых товарных вагонов; они скоро кончаются, вот уже плывут дома, улицы. Поезд ускоряет свой ход; мимо нас бегут поля, дачи, леса и, наконец, деревни одна за другой, близкие, далёкие, чёрные, желтоглазые, но все одинаково сирые и убогие в бескрайних осенних полях…
Под окном мелькает шлагбаум. Куда-то вдаль, под темную лесную полосу отбегает вращаемое движением поезда, чёрное, среди только что выпавшего первого снега, шоссе… Вдруг в сердце поднимается страшная тоска — мечта, не стоять у окна несущегося в Европу поезда, а труском плестись по этому, неизвестно куда ведущему, шоссе…
22-го ноября закончился 26-й год пребывания за границей высланных из России учёных и общественных деятелей. Несколько человек из нас уже умерло на чужбине. В лице отца Сергия Булгакова и Николая Александровича Бердяева “первопризывная” эмиграция понесла тяжёлую утрату.
Вернётся ли кто-либо из нас, младших собратьев и соратников, на родину — сказать трудно. Ещё труднее сказать, какою вернувшиеся увидят её. Хотя мы только то и делали, что трудились над изучением России, над разгадкой большевистской революции, мы этой загадки всё ещё не разгадали. Бесспорно, старые эмигранты лучше знают историю революции и настоящее положение России, чем иностранцы. Но, зная прекрасно политическую систему большевизма и её хозяйственное устройство, её громадные технические достижения и её непереносимые нравственные ужасы, её литературу и науку, её церковь, мы всего этого, по-настоящему, всё же не чувствуем; зная факты и статистику, мы живой теперешней России перед глазами всё же не видим. В голове у нас всё ясно, а перед глазами мрак.
За последние годы из этого мрака вышли нам навстречу новые, взращённые уже Советской Россией люди. Будем надеяться, что они, если мы только не оттолкнём их от себя и поможем им преодолеть свою “окопную” психологию, помогут нам разгадать страшный облик породившей и воспитавшей их России.
Каюсь, иногда от постоянного всматривания в тайну России, от постоянного занятия большевизмом, в душе подымается непреодолимая тоска и возникает соблазн ухода в искусство, философию, науку.
Но соблазн быстро отступает. Уйти нам нельзя и некуда».
20 декабря 1948 г.
#философскийпароход #ФёдорСтепун #память #преодолениебеспамятства #русскиеизгнанники #покаяниезапреступленияХХвека #историяроссии #покаяниеивозрождение
